Мнение Фокина о Дягилеве

Я же, наоборот, считаю, что Дягилев проявил большой такт и большую мудрость, что не вмешивался в творчество своих сотрудников. Если бы он начал учить Бакста, Бенуа, Стравинского и Фокина, то он бы встретил отпор, и я утверждаю, что дягилевское дело погибло бы в самом начале, при самом возникновении. Я могу привести примеры из моей многолетней практики, могу указать, как почти все директора, с которыми мне приходилось работать, пробовали вмешиваться в мою работу. Это никогда ни к чему хорошему не приводило. Получали отпор. Ухудшались отношения, которые потом с трудом налаживались, но никаких результатов от такой попытки вмешаться в мою работу не получалось и не могло получиться. А Дягилев понимал, как надо относиться к первым своим сотрудникам, на которых он строил свое дело. Он не учил, а учился, не руководил, а руководился, и он не ошибся, потому что достигнуты были те результаты, которыми он гордился потом всю жизнь.

Как обстояло дело вмешательства Дягилева в балетмейстерскую работу после моего ухода из дела, об этом могут рассказать другие. Создавая балетмейстеров из своих фаворитов (а таковыми были большей частью его балетмейстеры), он, быть может, и вмешивался в их работу. Но вмешиваться в чужое творчество, когда это допускают, еще не значит творить.

Не странно ли, что Дягилев ничего не писал о необходимости реформы балета, никакого плана реформы не выставил? Никаких высказываний о балете у него не найти (если не считать фразы; «Таточка, не прыгайте»),

С. Лифарь, взявший на себя задачу документально доказать, что именно Дягилев реформировал балет, * ничего по существу не мог сказать в подтверждение этого. *

Если бы меня спросили по окончаиии моей работы в антрепризе Дягилева: «В чем заключаются его взгляды на балет? Каковы его идеалы в искусстве?» — я бы не смог на это ответить.

Я проработал в его антрепризе 5 лет и никогда не слыхал, чтобы он отстаивал какие-либо взгляды, какие-либо теории, какое-нибудь направление в этом искусстве. Вкусы? Да, о них он говорил, но и то в большинстве случаев не о своих вкусах, а о вкусах той публики, которой он предполагает «преподнести» наши произведения. Такие фразы: «Париж с ума сойдет от «Петрушки»!», или «Публика обалдеет от «половецких плясок», или «Чайковского давать в Париже? Немыслимо! Париж не переносит Чайковского!»— такие фразы, такие категорические суждения, всегда с опорой на чужой вкус, на вкус «покровителя», очень часто вырывались из уст Сергея Павловича. О музыке он говорил от своего лица (всегда советуясь со многими музыкальными авторитетами), но о танце я его суждений не слышал.

Введите ваше имя:

Комментарий:

Защита от спама - решите пример: