Процесс сочинения

Шамаханская царица, чтобы возбудить ревность Дадона, поет о любви, о прекрасных юношах:

Веселюсь и пою средь юношей я,

Но то тень лишь одна, то игрушка моя:

Отвернуся, и все исчезает.

Что может быть более подходящей обстановкой для создания пластической реализации такой грезы, что может быть более вдохновляющим, чем Это озеро с островком, с далекими, утопающими в небе горами?! Я воображаю группы белых дев и юношей в восточных, индийских позах... а сзади меня гремит вальс Штрауса.

Но не страшен он мне, не собьет; я «вооружен» нотами Римского-Корсакова!

Балетная версия «Петушка» — это единственная моя композиция, которую я сочинил всю, во всех деталях, до встречи с труппой.Когда я вернулся в Лондон со своего швейцарского «отдыха», все было готово. Я показывал артистам так быстро, так хотелось мне скорее «выложить» все накопившееся у меня в голове, что артисты не успевали на репетициях заучивать. Удерживать в своей голове сложную танцевальную композицию — это особого рода пытка, никому не понятная, кроме балетмейстеров. Дело в том, что, раз сочинив балет, я не могу от него отдохнуть, отложить сочинение в сторону, как может это сделать писатель, композитор. Я должен постоянно перебирать в своем уме все детали композиции, заучивать ее, а главное, бороться с самим собою, чтобы при мысленном повторении не вносить новых изменений, чтобы на чем-то окончательно остановиться. Между счастливыми минутами, когда сочинение удачно рождается в мозгу, и блаженным моментом, когда оно передается другими и осуществляется, есть мучительнейший период вынашивания, удержания в своем собственном воображении. Я не знаю, как чувствуют себя другие хореографы, но я не могу ничем заниматься, ни на чем другом сосредоточиваться, пока держу в голове свою композицию, пока не «разрешусь» постановкой.

Артисты великолепно относились к моей работе; мне казалось, что они полюбили балет с самой первой репетиции, что мне удалось их заразить своим увлечением. От такого отношения, каким сопровождались все мои работы с императорским балетом, затем в дягилевской антрепризе, в балете Ренэ Блюма и во многих театрах Европы и Америки, словом, в течение моей балетмейстерской деятельности, я начал уже отвыкать репетируя с этой труппой мой старый репертуар, который артисты исполняли почти каждый день в течение многих годов, от которого они, естественно, устали, мне было крайне трудно увлечь их. Много лет все шло с успехом и как будто бы верно, а тут вдруг является Фокин, начинает менять, браковать, заставляет переучивать!.. Все понимали, что после новых репетиций то одно, то другое место старого балета делалось чуть- чуть другим, оживало. По мало кто хотел думать, что в этом-то «чуть-чуть» и заключалось искусство. Мне хочется здесь привести рассказ Л. II. Толстого: «Художник Брюллов поправлял работу ученика. «Вот чуть-чуть дотронулись, и все изменилось сразу»,— сказал изумленный ученик

Введите ваше имя:

Комментарий:

Защита от спама - решите пример: